Путешествие в невозвратное
Сегодня ушел из жизни мой отец. Это случилось на 87-м году его длинной жизни, которая вместила в себя военное детство, учебу в артиллерийском училище г.Энгельса (Саратовской области), перевод на службу на Дальний Восток, где он и встретил мою маму, с которой они прожили вместе 62 года. Затем, еще в ранние 1960-е, он переквалифицировался в журналиста. Работал в газетах, был заведующим редакцией в Дальневосточном книжном издательстве, после чего без малого 30 лет проработал главным редактором Издательства Дальневосточного университета, имел звание заслуженного работника культуры Российской Федерации. Сотни книг самых разных авторов были изданы при его непосредственном участии. Очень многие литераторы, поэты, ученые мужи стремились к тому, чтобы рукопись книги попала именно в руки отца. Указание его имени в выходных данных было своеобразным знаком качества.
Его влияние на меня было большим. Он не занимался специально моим воспитанием. Но его присутствие, его интересы, его разговоры, мнения, это все то, что определило многое в моей жизни. А из детства остались ощущения тех счастливых минут, когда он приходил с мороза домой и я тыкался носом в его шубу. Помню его портфель, в котором он часто приносил новые интересные книги.
А еще он писал стихи. Не постоянно, а когда этого требовала душа. Из его архива я выбрал несколько стихотворений. Прочитайте их и помолитесь о новопреставленном Владиславе.
28 апреля 2020 г.
==========================================================
(1933-2020)
* * *
Уходят годы,
уплывают годы,
меж пальцев ускользают, как вода,
не удержать нам в тесноте ладоней
сегодняшнее, ставшее вчера.И только память –
кладовая сердца
вернуть нам сможет в череде забот,
тот давний мир за потаенной дверцей,
что отдаляясь, в нас еще живет.Не потому ли так светло и горько
мы в прошлое глядим издалека:
течет, не прерываясь, к горизонту
судеб и жизней главная река.В ней наши заблужденья и надежды,
любовь и слезы, горести утрат,
и все, что нами выстрадано прежде,
в чем виноват,
и в чем не виноват.Несет река, не прерываясь, в вечность
минувших дней неугасимый свет.
давайте, помолясь, поставим свечи
за тех, кто жив,
и тех, кого уж нет.
Давайте, помолясь…
Путешествие в невозвратное
Там на гальке бочком
прикорнули лодчонки.
Там, прощаясь, вдогонку
целуют девчонок.Там закат, как арбуз,
жарким пламенем млеет.
Там измен и обмана
прощать не умеют.Лес и речка там
хвори и души врачуют.
Облака там из сказки
и в сказку кочуют.Там бессмертны, как боги,
и как крезы, богаты,
в бой бросают за други
злато юной отваги…Мне б туда,
в непокой
детских смут и дерзаний,
но… утерян пароль
и года,
и грехи
не пускают…
Апология красоте
Стынет парными лужами,
жажду уняв,
земля,
в росном сверкающем кружеве
буйные зеленя.Вновь озорная туча
над головою парит…
вишь, удивленно пучатся,
прыгают пузыри.Краски земли в цветении,
неба глубинную высь
запечатлеть хотели бы
в их небольшую жизнь.И красоты знамением,
её утверждая власть,
в полнеба,
как откровение,
радуга поднялась…С дивной Творца палитры
краски легли, свежи, —
Боже, как удивительна
эта земная жизнь!
Утро Владивостока
Город утром разбужен.
Тянется, сонный,
руками улиц,
сердится, жилами рельс гудя,
глазами заспанными окон
щурится на
капроновые облака.Грудь вздохнула,
затяг глубок,
дым в синь неба жгутами взвив –
это десятки пароходских трубок
прикуривают от утренней зари.Над морем гладь,
над морем штиль,
горит и блещет оно в ногах.
Зайчики солнечные
отплясывают кадриль
на корабельных боках.Взгрустнул кораблище
на том берегу
и тяжко завыл:
— Ухожу… у-у…Паровоз-непоседа,
парами свища,
вдоль берега бегает:
— Прощай, про-щай…И словно сломалась где-то
сдерживающая спираль –
город порывами ветра
джазовый ритм
вбирал…
Шамора
Треплет ветер ласковый
ситцевое платьице –
мотоцикл с коляской
к морю, к волнам катится.Губы шепчут:
Шамора…
Листьев шелест:
Шамора…
Обвенчает Шамора
бронзовое с мраморным.Гул глухой наката
что доносит с моря
лейтмотив Синд-Бада
в солнечной симфонии.В сердце
что-то розовое
и немножко черного –
сочетанье «грозное»
моря и влюбленности.Здесь пески горячие –
залежи русалочьи,
здесь мечты ребячии
Наденьки да Галочки.Лишь спугни –
всей стаей
в синеве растают,
где скользят медузы
нейлоновыми люстрами.Где рыбешек стайки
в суете беспечной,
словно в догонялки
над песками мечутся.… Бьются в страхе руки –
два крыла в полете,
высекая радуги
в искрах искрометных.Догони, попробуй,
этих ланей ветреных –
сердце, как в ознобе,
замирает трепетно.… Грудь к груди прижаты,
пряди в море льются,
губы ждут расплаты,
а глаза смеются…
Снежинки
Снежинки-крали
друг к дружке лепятся,
кружат, как маленькие
в балете лебеди.И не у рампы,
взмахнув крылами,
открыли танцы
под фонарями.Им, беззаботным,
весь век бы виться –
снежинки
школьницы-выпускницы,
снежинки-бабочки,
снежинки-грации,
на ветки дымчатые,
устав,
садятся.О, чудо-блестки!
и жгут,
и ластятся:
снежинки-слезки,
снежинки-радости!Как вам,
беспечным,
свободно дышится
над тротуарами
и над крышами.Ловлю губами,
в ладони взвешиваю –
от страха тают
снежинки-неженки.Летят нелепо –
не протестуют,
познавши небо,
на мостовую…P.S.
О, этот вечный
наказ природы:
порхать над бездной
секунды…
годы…И лишь однажды,
с землей срастаясь,
коснуться жаждем
надлунных таинств…
Саранки
Забайкалье, июнь…
сквозь туман спозаранку,
как флажки на ветру,
зажелтели саранки.Цветом их налились
по пути семафоры –
на поляну, как рысь,
я лечу из вагона.Чтобы в зависть тайге
сквозь далекие дали
полыхало в огне
красно-желтое пламя,
рву с травой пополам,
свежесть луга вдыхая,
и назад по цветам
убегаю с цветами.На прощанье рукой
им махнула гуранка –
в тесной банке с водой
загрустили саранки.И к окошку, дрожа,
все старались прижаться,
словно родину жаль,
словно жаль расставаться.Сквозь двойное стекло,
полоненное синью,
в ярких красках кино
наплывает Россия…Зрит поникший букет,
неживой –
на живое…
В нем уж радости нет,
только ужас покоя.Я до срока,
винясь,
уберу их останки…
Вы простите меня
за жестокость,
саранки!..
Родина
Ты сначала была мне домом
с звонким тополем перед окнами,
холодала в жару в истоме
захоперскими водостоками.Ты пылила в глаза снегами,
разражалась грозой
над крышами,
золотела в лугах цветами,
спела яблоками и вишнями.Но была бы ты детским вымыслом,
милой сказкой,
страной Лимонией,
если б доли лихой не вынесла
не гремела б на фронт вагонами.Если б, налитая усталостью,
не клонилась ночными сменами,
если б сердце твое не сжималось
от бомбежек и воя сирены.Помню,
сильная,
в гневе праведном,
ты кричала со стен плакатами…
… И еще у стены вокзальной
над мальчишкой безногим
плакала.Ты сначала была мне домом
с звонким тополем перед окнами,
но уже открывались взору,
необъятные горизонты…И звенели, как песня, дали,
и куда-то
как песня
звали –
нас не тертых,
пути-дороги.
И впервые мы открывали,
как нежданность,
большую Родину.
Память
I
Радио…
Левитан…
Затемненные окна,
и лампы дрожащее пламя,
пугливо, как детские лица.
Из репродуктора
в самое сердце
тревожно и скорбно:
«… вечная память героям, павшим…»
На стенах заколебались женские профили,
а руки уставшими крыльями
тяжко легли на колени.
Ветер, осенний ветер
дует во всей вселенной,
ветер войны.
Слышите гул моторов?
Нет, это только ветер,
холодный,
простудный,
прячется в щелях заборов.
В стареньком мирном буфете,
как от боли задребезжала посуда…
Тонкое голубое стекло…
Боже, неужто все это было:
песни, цветы,
горячие губы любимого?
Было ли?
Милое сердцу лицо,
и руки,
большие но чуткие руки,
умевшие резать металл,
и нежно обнять,
и волосы гладить льняные,
и друга в обиду не дать.В жизни все верил цветам,
и не верил в плохое.
С охапкой весенних лучей –
с прохладными колокольчиками
вдруг вырастал на пороге,
смущенный любовью своей;
путал слова,
говорил о погоде, о городе,
брал на колени сестренку,
слушал, как дождик стучит
по листам тополиным и крыше.
И до конца сердцем влюбленным
Не верил в плохое.
— Слышишь,
приду —
через все испытанья пройду,
но приду, —
на прощанье сказал…
И ушел,
и оставил земное…
Было ли –
песни, цветы,
горячие губы любимого?
Было – быльем поросло…II
И вот уже утро,
не первое утро войны.
На тротуарах в очередь сгрудились
платки,
детские шапки-ушанки
и костыли.
Хлебные карточки в озябших пальцах…
Отрываются,
кружат
и медленно падают
багровые листья
на плечи,
на землю –
безжизненный шелест фольги…
И голые ветви деревьев
на фоне холодного неба
застыли, как вечность.
И вдруг закружились,
сомкнулись в железную клетку –
и давит,
и дух захватило,
и нечем дышать…
В толпе голоса любопытных:
— Убили?
Мужа,
сына,
отца?
— Оставьте! Она в положеньи…
Скорая помощь…
— Носилки!
Скорее, скорее…
И небо само зашаталось,
пошло на сниженье,
поплыли в глазах облака,
облака –
все ближе и ниже крылатая пена…
И смежились веки,
и вдруг просветленье опять
средоточием боли…
— Где я?
К ее изголовью
улыбчивой феей
в кипенно-белом халате
склонилась сестра,
а ей все казалось –
летучее облако…
Успокойтесь мамаша…
Девочка родилась!
Зда-а-ровенькая –
три с половиной кило…III
Класс опустевший,
парты, выровненные рядами.
Девочка
а праздничном фартуке,
счастливая,
смотрит глазами мадонны –
влюбленно,
и нежно,
и жарко,
к груди аттестат прижимая, —
удостоверенье на зрелость.
Тихо
и как-то неловко…
— До свиданья…
— Постой!
— До свиданья…
Хочешь, ко мне приходи…
— Мама? –
самая лучшая в мире!
— А если…
— Да, что ты… Все знает…
Я жду, приходи…
До свиданья.IV
В окна квартиры
пахнуло сиренью
Дождь застучал по листам
тополиным и крыше…
-Все повторяется, слышишь, любимый,
песни,
цветы
и первые в жизни свиданья…
Только твое не вернуть повторенье,
жизни моей не вернуть повторенье,
лет молодых,
Богом для счастья подаренных мне.
… … … … … … … … … … … … … …
* * *
Разбуженная память точит глаз,
с войной вошли мы вместе
в первый класс.
Сосед от парты не поднял лица, —
как гром нежданный,
похоронка на отца.С тех пор прошло немало
долгих лет,
но помню парты той
особый черный цвет.
Учительница, тронув за плечо,
мальчишку не спросила ни о чем.Но в общем были дети мы,
как все.
Нас разве что пореже трогал смех,
да как-то уж подробно каждый знал,
о чем с утра поведал Левитан.Победа майским утром расцвела,
но только чтоб сказать:
жизнь тяжела…
Жажда
Забыть ли мне,
как в летний зной
вся в трещинах
земля
клонилась выжженой травой –
дождя бы, эх дождя!Не я один глядел
без слов,
от жажды стиснув рот,
туда, где пиками столбов,
ломался горизонт.И если все же на краю
сгущалась синева,
попутным свежим ветром дуть
хотелось мне тогда.И чтоб росла она,
ползла,
полнеба охватив,
и чтоб, как вешняя вода,
был вширь ее разлив.Залопухатятся листы
на строгих тополях,
и в жажде страстной
высоты
зажмурится земля…Но вот,
проходят стороной
капризные дожди,
и я шептал ей, чуть живой,
родная, подожди!Еще придет он, будет срок,
как праздник грозовой,
и с высоты наискосок
обрушится стеной!
* * *
Владелец «Коллекции русского шанхайца» Михаил Дроздов с отцом — Владиславом Дроздовым
Нежными румянами
выцвечен восток.
Тополиный трепетно
задрожал листок.Свой конец предчувствуя,
сдавливая крик,
он к листку соседнему,
чуть шурша, приник.Но лишь только радужный
разгорелся пал,
вдруг рванулся к солнышку,
хрустнул…
и упал.Зашатались, смежились
небо и земля.
Струи ветра нежили
тлен небытия.
