Валентина Синкевич «Русский европеец Олег Ильинский»
В.Синкевич и О.Ильинский. 1996 год
В «Коллекции русского шанхайца» имеется первый поэтический сборник известной представительницы второй волны русской эмиграции Валентины Синкевич с ее автографом, адресованным прекрасному поэту-эмигранту — Олегу Ильинскому, несколько книг из библиотеки которого также хранятся в данном собрании. Валентина Синкевич — является автором очерка об Олеге Ильинском, с которым она была дружна многие годы. Именно этот очерк читайте ниже:
«В мои двенадцать лет античная мифология (Куна) была ферментом, прочно объединявшим и пронизывавшим всю тогдашнюю реальность. Ледяная гора, что на дворе круто поднималась к военному лазарету, называлась Олимпом, Апостол Павел слал «Письмо в Коринф», Гёте и А.К. Толстой писали «Коринфскую невесту», Лермонтов проступал грузинским неоплатонизмом, а неоплатонизм жил в истории Церкви, Евфросиния Полоцкая своей древностью и церковью Спаса, характером греко-византийских фресок врастала в ту же тему. А.К. Толстой через Флоренцию тоже уводил в античность, Пушкин через «Капитанскую дочку» (Пугачев, Белогорская крепость) — в метелях показывал войну и прирастал к снежному Олимпу нашего крутого двора. Жуковский слышал вещее курлыканье «Ивиковых журавлей». Даже скользкие снежные косогоры сожженного города как-то примыкали к комплексу Афин. И Лев Толстой вместе с нами жил в осажденном Севастополе. Впервые явился Андре Шенье. Там и Гоголь входил в снега темой гротескной обывательщины, и рядом у Островского (купцы) по контрасту с античным неоплатонизмом — наперекор всему, жил сквозной горний полет. Некрасов знал Италию, Москву (княгиня Волконская), Колизей и Кёльнский собор… А я в это время писал диктанты и делал упражнения по русской грамматике».
Этот очерк Олег Ильинский написал в год смерти — в 2003 году. Трудно найти более точную характеристику формирования творчества поэта и литературного критика Олега Ильинского, чем этот автобиографический краткий рассказ, метко озаглавленный автором «Фермент». Античная мифология, Колизей, Новый Завет, готика, греко-византийские фрески; Гёте, Андре Шенье, и с ними русские поэты и прозаики: Жуковский, Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Некрасов, Островский и двое Толстых — Алексей Константинович и Лев Николаевич. Всё это вместе взятое питало воображение необычного двенадцатилетнего московского подростка, ставшего за рубежом одним из оригинальных поэтов второй волны русской эмиграции.
Олег Павлович Ильинский родился 19 мая 1932 года в Москве в семье искусствоведов. Его отец был специалистом по эпохе Возрождения, а мать — по древнерусской иконописи. С детства он любил достопримечательности старой Москвы, ее музеи и памятники, знал и ценил русский ампир.
Во время войны, еще в ранние отроческие годы, он попал с родителями в Германию. Там, в 1949 году, юный Ильинский окончил мюнхенскую гимназию, затем слушал лекции по философии и литературе в Мюнхенском университете (в частности лекции Федора Степуна). Там же он встретил немецкую студентку, будущую свою верную спутницу жизни. Ей, после крещения в православную веру, было дано имя Татьяна. Она не только приняла веру мужа, но полностью приняла и его образ жизни, в котором главную роль играл не быт, а литература и искусство.
В 1956 году семья эмигрировала в США, где Ильинский продолжал высшее образование. В 1965 году он получил степень магистра на философском факультете Нью-Йоркского университета и в 1970 году в том же университете докторскую степень по русской литературе. (Тема диссертации: «Некоторые проблемы русского романтизма. Опыт исследования на материалах В. Одоевского».) Шесть лет он преподавал русский язык и литературу в Нью-Йоркском университете. Затем занялся исключительно литературным трудом: писал стихи, статьи на литературные и философские темы, опубликовал множество рецензий — его имя не сходило со страниц серьезных зарубежных периодических изданий. При его жизни вышло семь поэтических книг поэта, с неизменным названием «Стихи».
В двух последних книгах представлена и его художественная проза. Поэт включен во все известные зарубежные поэтические антологии его времени («На Западе», 1953, «Содружество», 1966, «Берега», 1992), а ныне его имя включается и в российские серьезные антологии. Ильинский был долголетним членом Редакционного Совета Русской Академической Группы в США и членом Редакционной коллегии журнала «Русское Возрождение».
Олег Ильинский принадлежал младшему поколению творческой интеллигенции второй эмиграции, ныне, увы, почти совсем ушедшей в мир иной. Как и другие поэты этого поколения, он впервые стал публиковаться на Западе. Но в отличие от них, Ильинский впитал в себя культурные ценности Европы: ее литературу, философию, искусство. Эммануил Райс назвал его «самым западным» из поэтов второй эмиграции, подчеркнув, что он «явление редкое своим подлинным, неподдельно глубоким чутьем к сущности Европы» («Грани», 1960,47)
Большой германофил Ильинский в совершенстве знал немецкий язык и любил его какой-то восторженной любовью. Он слышал в этом языке особенное звучание, которое я не улавливала своими русскими ушами, на них, наверное, наступили два слона, а не один. Помню, как поэт восхищался звучанием двух слов из какого-то немецкого стихотворения: «Эрвахе, Фридерикэ!». Через несколько лет после смерти Олега Павловича, я спросила кёльнского профессора-слависта Вольфганга Казака, гостившего у меня с женой Фридерикой: откуда эти слова, из Гёте? Профессор подумал и ответил: «Я не специалист по немецкой литературе, я специалист по русской».
Ильинский, действительно, явление редкое для второй эмиграции. Причем он был недостаточно оценен критиками, писавшими о литературе этой волны. Ведь говоря строго, настоящих ценителей древнего европейского искусства среди второй эмиграции не было. Не было никого, кто бы до такой степени вдохновлялся живописью, скульптурой, зодчеством и музыкой Европы.
В будущем поэте очень рано развилось чуткое восприятие гармонической красоты, он почти с детства понимал, ценил и любил творения, созданные человеческим гением. Ильинский так же страстно восхищался и природой, созданной не человеком, а Божественной волей. Это двуединство питало творчество Олега Ильинского, его «святое ремесло» — без примеси искуса и без соблазнительного яда порочности. Вот характерные строки поэта из стихотворения «Средневековье»:
В прохладных каменных стенах, / Где роспись стен почти без красок, / Мой стих, суровый, как монах, / Простой веревкой опоясан…
Олег Павлович долгие годы прожил в Америке, но по-настоящему он любил только Европу. Он не уставал возвращаться туда, чтобы изучать бессмертные европейские легенды, любоваться древней готикой и ее тяжелой историей, притаившейся в камнях высоких темных соборов.
Приехав из очередной европейской поездки, он торопился высказать в стихах блаженное чувство благодарности путешественника, поэта-странника по земле с ее прекрасными деяниями человеческих рук. «Муза Дальних Странствий» была к нему благосклонна. «Пейзажную лирику Ильинского можно считать по настроению наиболее русской. В ней часто встречается характерный для этого поэта образ воды: Как проблеск сознанья, / как радость в душе — / Фрагменты воды в золотом камыше. / Оставь зарастать голубые пруды, / Не тронь тростника, и воды не уродуй, /Пиши камышинкой на гладе воды.
И даже в его урбанистических стихах образ воды превращается в стекла окон, кажущихся поэту водами каких-нибудь озер или рек.
Нужно сказать что природа, которой он любуется не натуралистична, не описательна. Он остается в сфере высокой метафизической поэзии. Вот одно из замечательных импрессионистических пейзажных стихотворений, написанных поэтом в легких, пастельных тонах.
Отраженье веток и коряг.
Верх деревьев золотисто-розов,
И озерная проходит рябь
По хрустальному стволу березы.
В камышах лесной закат разлит,
Винный отблеск солнечного сплава.
И лесное озеро стоит,
Как Офелия в слезах и травах.
Здесь, правда, Ильинский дал образ европейки Офелии, а не какой-нибудь русской Алёнушки.
Нужно отметить, что и городской пейзаж у Ильинского не трагичен. Например, он сумел дать легкий рисунок современного небоскребного города. Вот весна, неподвластная каменному гигантскому Нью-Йорку:
Весна,
собвейный ветер и ездок,
Скольженье лифтов, лестничные спуски
И на губах — хрустальный холодок
Музея Современного искусства.
Вот так бы оскульптурить и заснять.
Заставить жить в стекле четверостишья / Сережками облепленный асфальт / И голубей, срывающихся с крыши. / Пусть теплое дыханье эстокад / Проносится над зеленью эскизной, / Пусть сквозь листву заглядывает в сад / Серебряный висок сюрреализма.
Этот поэт-художник смог заставить «жить» свой пейзаж в «стекле четверостишья.
Можно сказать, что сам Ильинский жил в музеях. Он регулярно посещал выставки, которыми справедливо может гордиться культурнейший город в мире — Нью-Йорк, город камня и стекла, город, который может приворожить к себе, влюбить в себя так, что многие его долгожители уже не могут жить в другом городе.
Долгие годы — до самой его кончины — мы были в дружеских отношениях. Довольно часто встречались в Нью-Йорке, но чаще он с женой Татьяной приезжал ко мне в гости в Филадельфию. С собой он привозил чемодан, почти весь набитый его машинописями. Я приучилась терпеливо часами слушать дня два-три его новые стихи, которые денно и нощно лились у него, как из рога изобилия. Благо он не служил.
Олег Павлович был коренастого телосложения. В детстве болел полиомиелитом и эта болезнь оставила его хромым на всю жизнь. Так же был у него дефект речи и заметное косоглазие. А жизнь он любил, любил свою жену, свой «музейный» образ жизни, свой Нью-Йорк, свои путешествия. И поэтому, как снег на голову врачебный вердикт: запущенный рак. Срок жизни врачи дали щедрый: пять лет. Оказалось — два года.
Но как хотелось удержать жизнь: «Сегодня чувствую себя лучше…», «Сегодня меньше боли…», «Сегодня писалось… А завтра было 9-е сентября 2003 последний вдох и последний выдох жизни.
По своему желанию Олег Павлович Ильинский умер дома, на руках жены.
В конце этого краткого очерка, я хочу сказать, что Ильинский писал и гротескные стихи. Привожу одно из его не «музейных» стихотворений «Лось», написанное больным поэтом в кровати, незадолго до смерти:
Из озера, взмахнув радугой капель,
Вдохновенно отфыркиваясь и закатывая глаза,
Вылез лось в треугольной шляпе,
Посмотрел вокруг и ничего не сказал.
Привычна ему вечерняя влага,
Работа бобров знакома ему,
На голове он носит корягу,
А треуголка тут ни к чему.
Лось был царственен в своем гротескном явлении —
В нем извечный вопрос, допотопный скепсис и прочее.
Но солнце посмотрело на него без всякого удивления
И поскорей закатилось, оставив его в одиночестве.
Опубликовано 27 июня 2018 г. в альманахе «Чайка» — «Seagull Magazine» (США)