Хисамутдинов А.А. «Русская словесность в Шанхае» [Электронный ресурс]: монография / А.А. Хисамутдинов; [науч. ред. Т.В. Прудкогляд]. – Электрон. дан. – Владивосток: Изд-во Дальневост. ун-та, 2014
В монографии говорится о книгоиздательском деле в г. Шанхае в XX веке. В ней рассказывается об издании периодических и непериодических изданий, о жизни и работе книгоиздателей. Автором данной монографии является А.А.Хисамутдинов доктор исторических наук, преподаватель Дальневосточного Федерального университета, лично посетивший г. Шанхай с целью совершения данного исследования.
Монография предназначена для тех, кто хочет подробно познакомиться с жизнью русского книгоиздания этого периода, в том числе и с жизнью самих книгоиздателей.
Электронная версия монографии Амира Александровича Хисамутдинова публикуется на сайте «Коллекция русского шанхайца» с разрешения автора. Скачать ее можно ЗДЕСЬ. Книга является незаменимым подспорьем для всех, кто интересуется печатными изданиями русской эмиграции.
Смотрите также интервью А.А.Хисамутдинова автору сайта «Коллекция русского шанхайца» Михаилу Дроздову.
Л.К. и Е.Ц.Чуковские
2015-й начался с потери. Умерла Елена Цезаревна Чуковская. Я не был с ней знаком, но чувство утраты большое. Вспоминаются знаменитые видеокадры с Пастернаком, только что получившим известие о Нобелевской премии, еще совершенно счастливым. А рядом, Корней Иванович и Люша, как до конца жизни звали Елену Цезаревну друзья. Очень запомнилось и первое в годы перестройки упоминание Солженицына в советской прессе — письмо Елены Цезаревны в «Книжном обозрении» под заголовком «Вернуть Солженицыну гражданство СССР!». Если не путаю, это 1988 год.
В моей коллекции есть книги Корнея Ивановича и Лидии Корнеевны Чуковских с автографами авторов. Есть также и сборник стихов Андрея Белого 1940 года издания с автографом Цезаря Вольпе — редактора и автора вступительной статьи к этому сборнику — отца Е.Ц.Чуковской, погибшего в 1941 году при эвакуации из осажденного Ленинграда по «Дороге жизни» через Ладожское озеро. Стоит отметить, что некоторые книги Лидии Корнеевны осенью 2014 года были переданы мне И.Н.Зориной — вдовой известного российского литературоведа, писателя, публициста и общественного деятеля, автора многих работ о творчестве Ф. М. Достоевского Ю.Ф.Карякина, которого связывало с Л.К.Чуковской многолетнее общение и соседство. И.Н.Зорина прислала мне дневниковые записи Карякина, имеющие отношение к семье Чуковских, которые я публикую на своем сайте в память о Елене Цезаревне и Лидии Корнеевне.
Михаил Дроздов (Шанхай) Прочтём до конца?
Газетные вырезки с рецензиями были вложены в книгу Игоря Автамонова «Грозди». Информацию об этой книге, имеющейся в моей коллекции, я недавно добавил на сайт. Недолго поразмышляв, решил опубликовать у себя еще и текст данных рецензий, тем более что найти их, рассыпанных по разным изданиям, возможному исследователю было бы крайне трудно. Подталкивает меня к публикации и тот факт, что книги с автографами всех трех авторов рецензий в коллекции уже имеются. Я говорю о Юрии Терапиано, Ариадне Делианич и Вячеславе Завалишине. Кстати, несмотря на то, что одна из рецензий подписана лишь инициалами В.З-н, я практически на 100 % уверен, что под ними скрывается именно Вячеслав Клавдиевич. Прочтём до конца?
Собирание, публикация и изучение писательских инскриптов является немаловажной задачей для литературоведов, но весьма трудной, ведь «назначение дарственных надписей делает невозможным сохранение их, в отличие от рукописей, в личном архиве писателя», «они оседают в библиотеках, архивах адресатов, <…>, со временем попадая к коллекционерам, в библиотеки, музеи, архивохранилища»[1]. Библиотечная практика, в свою очередь, не предусматривает особого выделения книг с пометами авторов. Более того, такие экземпляры (редкие и ветхие) малодоступны, а то и вовсе недоступны исследователям. Иногда, правда, инскрипты библиографируются в некоторых справочниках и каталогах.
Настоящая публикация подготовлена на базе книжных коллекций РГБ и Дома русского зарубежья, а также ряда книжных каталогов и архивных описей[2] и посвящена автографам поэтов и писателей русского Китая (исключение сделано только для книг В. Арсеньева, А. Баранова, Г. Гребенщикова, И. Коростовца и некоторых др.). Здесь представлены дарственные надписи Л. Андерсен, А. Ачаира, Н. Байкова, В. Иванова, А. Несмелова, В. Перелешина, Л. Хаиндровой, М. Щербакова, В. Янковской и др. Большинство надписей были сделаны в 1920–1940-е годы. Прочтём до конца?
Есть люди, которые будто бы не умирают, они остаются жить в памяти тех, кому посчастливилось с ними познакомиться. Таким человеком я считаю Якова Моисеевича Цвибака (широко известен его псевдоним — Андрей Седых). У него было несметное количество знакомых, собратьев по перу и сотрудников по газетной работе, (последняя для него в одинаковой степени увлекательная, радостная и вместе с тем очень напряженная) и множество близких друзей, с ними он постоянно общался, будучи верным и внимательным другом.
Всю жизнь прозаик и журналист Андрей Седых занимался общественной деятельностью. Во Франции и в Америке он находился в самом центре культурной жизни эмиграции. В Нью-Йорке Седых устраивал музыкальные концерты и литературные вечера, обычно приуроченные к годичному собранию Литературного Фонда — Яков Моисеевич был долголетним председателем Фонда и председателем Американо-Европейских друзей ОРТ’а, как и членом многих других общественных и политических организаций, а при «Новом русском слове» создал Фонд скорой помощи. Думал ли он еще в 1955 году, называя одну из своих книг «Только о людях», что вся его жизнь будет проходить только на людях, особенно, когда он стал главным редактором единственной зарубежной ежедневной газеты «Новое русское слово»? Прочтём до конца?
«Не могу не опубликовать в моем блоге замечательную статью В.Синкевич о Борисе Филиппове (1905–1991), многие книги которого имеются в моей коллекции. Предуведомлю же читателя лишь об одном: Валентина Алексеевна в своей статье делает акцент на «респектабельном периоде» жизни Б. Филиппова — видного литературоведа, редактора, писателя и поэта. Но нужно помнить, что он был весьма неоднозначной личностью — в годы Великой Отечественной войны стал коллаборационистом. Я не верю слухам что он участвовал в карательных операциях, но его сотрудничество с немцами и работа в оккупационной газете «За Родину» является известным фактом, который мне лично очень трудно совместить с его дальнейшей судьбой и действительно подвижническим служением на ниве российской культуры». (М.Дроздов)
Борис Андреевич Филиппов. Фамилия, как у многих авторов второй эмиграции (Кленовский, Елагин, Моршен, Трубецкой, Нароков, Ржевский, Юрасов, Березов и др.) – не настоящая. “Все мы писали под псевдонимами, объясняет он, и эти псевдонимы не были чисто литературной уловкой. Нет, нас принуждала к ним горькая судьба бывших советских граждан, обреченных на выдачу по Ялтинскому соглашению… Вот я и стал Филипповым. Прочтём до конца?
«Несколько книг из моей коллекции ранее принадлежали Геннадию Абольянину. Стараясь полнее проследить историю книг и их владельцев, перепечатываю в мой блог статью Анатолия Соколова «О Геннадии Абольянине», опубликованную в № 3 журнала «Сибирские огни» за 2010 год». (М.Дроздов)
Вспоминая о Геннадии Михайловиче Абольянине, невольно задумываешься о суетном и вечном, о низком и высоком. Ведь любая жизнь, кажущаяся издалека прямой, целостной и строгой, преображается, как только начинаешь рассматривать ее в упор. В ней обнаруживаются такие дебри противоречий, несообразностей и двусмысленностей, что охватывает удивление и сомнение в самой ее возможности. Уж слишком фантастической она представляется, когда начинаешь смотреть на нее непредвзято. У Д. Гранина есть повесть «Эта странная жизнь» о замечательном биологе А.А. Любищеве. Жаль, что это название уже использовано. Может быть, с большим основанием его можно было бы применить в качестве заглавия для воспоминаний о Г. Абольянине, который прожил жизнь не менее странную, чем герой Д. Гранина. Почему же жизнь его представляется странной? И что значит «странный»? Странность в словарях определяется как необычность в поступках, во взглядах, вызывающая недоумение. Это о Г. Абольянине. У него было несколько ипостасей, которые в совокупности и представляли подлинное лицо этого человека. Прочтём до конца?
ДАРСТВЕННЫЕ НАДПИСИ НА КНИГАХ ХАРБИНСКИХ ПОЭТОВ[1].
Мимолетную фразу, случайную строчку,
короткую надпись – все это должны
сохранить, передать, объяснить…
(Р.В. Иванов-Разумник).
Инскрипт – краткая дарственная, посвятительная надпись на книгах, оттисках, фотографиях и т.п. Книжный инскрипт многозначен: 1) это факт книжной культуры; 2) феномен бытовой культуры и литературного быта; 3) историко-литературное явление; 4) источник творческой лаборатории. Прочтём до конца?
Татьяна и Андрей Фесенко
К этому имени я внимательно стала присматриваться в конце 50-х годов, хотя оно появилось в печати несколько раньше. Позволю себе, перед тем как непосредственно перейти к воспоминаниям о Татьяне Фесенко, сделать небольшой экскурс в сравнительно недавнее эмигрантское прошлое, к годам знакомства дореволюционной и послевоенной волн эмиграции, можно сказать – к проблеме отцов и детей в эмигрантском ее варианте. Знакомство «первых» и «вторых» не было столь безоблачным и идеальным, каким иногда изображают его люди, многое уже позабывшие. «Вторые» были тогда «людьми с другой планеты» — так, с легкой руки Андрея Седых, позже стали называть эмигрантов третьей волны. К этой теме относится и любопытный пассаж остроумного Довлатова: «В субботу иду на деловой обед к Ржевскому и Гулю. Там же будут какие-то археологические люди из первой волны – Елагин и Голлербах» (Иван Елагин и Сергей Голлербах — оба «вторые». — В. C.) (C. Довлатов «Эпистолярный роман с Игорем Ефимовым» — М., 2001). Прочтём до конца?
С метафорами следует соблюдать осторожность.
В ноябре 1919 года в городе Ростове бывший суворинский фельетонист, а тогда – сотрудник ОСВАГа А.Ренников напряженно работал над образом революции:
«Это была восторженная девушка, чуткая ко всему прекрасному, поборница всеобщего счастья, защитница угнетенных». Лицом она «мало походила на русскую» и была то ли свойственницей английского посла Бьюкенена, то ли племянницей начальника германского штаба Людендорфа. Сперва она сошлась со смотрителем Таврического дворца, от него сбежала к князю Львову, от того – к ревнивцу Керенскому, потом – к Чхеидзе, который, воспылав любовью, даже начал «подстригать вокруг глаз бороду», и наконец – «уже потрепанная, грязная, с насекомыми в волосах, со скверной болезнью» – к Троцкому. Охочий до наживы Лев Давыдыч за 50% комиссионных сдавал ее пьяной солдатне. Прочтём до конца?
Отвяжись, я тебя умоляю!
В. Набоков. К России
Мы уж и слова-то такие давно позабыли («оптант», «лимитроф»), а иных без поэта Нарциссова не знали бы вовсе – они сами ему придумались и проскользнули в его стихи: «кокодрил», «южас»… Да и памятная «драконограмма» – определенно не то, что хотелось бы читать уединенными вечерами, беседуя с Музой Дальних Странствий – и ни с какой другой музой, хотя колокольцы Эдгара По иной раз в поэзии Нарциссова и слышны. И если на тихой улице, в тихом квартале привяжется к вам небольшой, с кошку, но зубатый и мерзкий кокодрил, столь же страшный, как трясущийся после пересечения границы оптант; если вцепится он вам в пальто ли, в штанину ли (вот уж и куска таковых как никогда не бывало), – тут только и заорать набоковское «Отвяжись, я тебя умоляю!» и хряснуть по колбасному телу этой мумифицированной мерзости, приползшей из средневекового ночного кошмара, по этому предку обыкновенного крокодила, коего вроде бы как лекарство вешали под потолок в тогдашних аптеках и продавали в сушеном виде на унции. Что он такое – теорий много, но в поэзии Бориса Нарциссова он поныне есть и пребывать останется. Прочтём до конца?
Автор этой статьи — lucas_v_leyden — опубликовал ее в своем блоге в Живом Журнале в рубрике под загадочным названием «Летейская библиотека». Настоящее имя автора мне неизвестно. Тем не менее хочу поблагодарить его за интересную статью, посвященную Александру Браиловскому, чья книга имеется в моей коллекции.
Идя по некоторому, изрядно простывшему, историко-литературному следу, я последнее время довольно тщательно читаю переписку Горького и его окружения между 1910 и 1920 годами. Дело это довольно утомительное, поскольку ее много и она по большей части вертится вокруг незанимательных вещей и лиц. Но случаются и интересные моменты. Вот один из них: в середине сентября 1913 года С. Г. Астров пишет А. А. Золотареву: «Теперь о Париже. Познакомился со многими славными парнями. Выступал тут в литер<атурном> кружке. Одного поэта, Бравского некоего, отправил во Флоренцию. Чего они в самом деле торчат на одном месте!». Комментаторы «Литературного наследства» (в 95-м томе которого опубликовано это письмо) отзываются о славном парне Бравском довольно категорически: «Сведения о нем не разысканы». А ведь это непорядок! Биография этого человека достойна хотя бы поверхностного очерка. Итак, давайте познакомимся: из недвусмысленного тумана к нам приближается господин небольшого роста с холодными глазами и резкими чертами лица. Если вы покажетесь заслуживающим доверия, он представится – «Леонид»; если сойдете за богему – «Бравский»; а в случае, если захочет произвести впечатление, назовется полным именем – Александр Яковлевич Браиловский (1884 – 1958). Прочтём до конца?
Выполненное обещание
12 ноября 2010 года Русский клуб в Шанхае провел творческий вечер известного русского поэта и публициста Юрия Кублановского. Присутствовавшие на вечере смогли не только услышать стихи Кублановского в авторском исполнении, но и его рассуждения о судьбе и предназначении России, воспоминания о многочисленных литературных друзьях от Бродского до Солженицына, поэт рассказал также о своем опыте эмиграции и возвращения в Россию. В ходе вечера у председателя РКШ Михаила Дроздова и Юрия Кублановского состоялся следующий диалог:
Михаил Дроздов: Когда мы с Юрием Михайловичем встретились, он подарил мне два последних номера «Нового мира» (сентябрьский и октябрьский выпуски). Там опубликованы его дневники за 2008 год. Я успел за вчерашний день прочитать примерно половину. С большим удовольствием и пользой для себя, надо сказать. Юрий Михайлович, расскажите об этих дневниках, о том какие у вас планы на их счет. В «Новом мире» опубликованы только ваши записки 2008 года, а ведь вы их ведете, насколько мне известно, уже много лет.
Юрий Кублановский: Эти мои дневники, «Записи», как я их называю, отнюдь не были замыслены как проект, тем более, как долгосрочный проект. Это была именно внутренняя потребность, попытаться что-то зафиксировать. Прочтём до конца?
Леонид Ржевский жил в четырех, в основном взаимоисключающих друг друга, мирах: старая Россия, в которой прошло детство будущего известного зарубежного прозаика Ржевского, Советский Союз – его годы учебы и начало педагогической деятельности, военное время – для него это фронт, лагерь, госпиталь, и, наконец, современный Запад – Европа и Америка. На основании долголетнего знакомства с писателем могу утверждать, что, несмотря на трагизм пережитого, он до конца сохранил доброжелательный, жизнерадостный и общительный характер.
Мягкость – вот общее впечатление от всего облика Ржевского. Был он невысокого роста, хорошо сложен, держался прямо. Лицо круглое, почти без морщин, глаза светлые, высокий лоб. До преклонного возраста выглядел удивительно моложаво. Говорил очень тихим голосом из-за перенесенной горловой чахотки – результат немецкого плена. Прочтём до конца?
Мы познакомились в 1928 году. Скоро наши встречи стали частыми, временами — почти ежедневными. Конечно, меньше всего мне приходило в голову и тогда, и позже, что когда-нибудь я буду писать о нем воспоминания. Он был на год моложе и здоровья, казалось, был неизбывного, да и меньше всего мы думали о запечатлении своих встреч.
В памяти остались лишь самые общие впечатления тех лет и некоторые события и детали.
Одним из первых общих впечатлений от его личности было ощущение сочетания очень здорового, нормального, крепкого, жизненного, коренного и вместе с тем очень духовного. Большой и вместе с тем сдержанной, не навязчивой силы. Очень нормального, почти обычного — и самобытного, небывалого. Прочтём до конца?
Письма Л. Алексеевой к В. Синкевич
За два года до смерти одна из лучших поэтов «югославской эмиграции» Лидия Алексеевна Алексеева (урожд. Девель, в замужестве Иванникова), опубликовала в «Новом Журнале» (1987, № 166) стихотворение «Моему поколению»:
С облаков наплывают летучие тени
В чащу кленов, осин и берез.
Мы – последние листья на ветке осенней,
Многих ветер, играя, унес.Но пока еще солнце проходит по кругу
И последняя птица поет,
Мы дрожим на ветру и киваем друг другу,
Собираясь в прощальный полет.И о счастье зеленом своем вспоминая,
Лист листу, торопясь, говорит…
А когда облетит наша ветка родная,
Всех нас ласковый снег усмирит. Прочтём до конца?
Мало кто из почитателей и даже из друзей известной поэтессы русского Зарубежья Лидии Алексеевой знал, что она — двоюродная племянница Ахматовой. Дед Алексеевой по материнской линии — Владимир Антонович Горенко — и отец Ахматовой, Андрей Антонович Горенко, — родные братья. То есть — мать Алексеевой и Ахматова были двоюродными сестрами.
С Лидией Алексеевой я познакомилась много лет тому назад в Нью-Йорке в ту пору, когда зарубежные писатели старшего поколения еще были полны жизненной и творческой энергии. В так называемом русском Нью-Йорке часто устраивались авторские вечера, лекции, чтения стихов. Иногда приезжали и заморские гости — русские парижане с громкими именами, например, Георгий Адамович, Ирина Одоевцева.
Лидия Алексеева почти всегда присутствовала на таких вечерах, нередко сама принимала в них участие, хотя выступать перед публикой не любила: неизменно кто-нибудь просил ее читать громче. «Не могу, такой у меня голос», — всё так же тихо отвечала она. Прочтём до конца?